Оглавление
Введение
Второй год в мире свирепствует Коронавирус COVID-19. Маски, самоизоляция, нехватка мест в госпиталях и в моргах, …
Но в жизни всё повторяется. Всё, что происходит сегодня, наверняка уже было когда-то, возможно очень давно, а возможно и не очень – какие-нибудь сто лет назад.
И действительно, сто лет назад на Нью-Йорк обрушилась эпидемия “испанского грипа”. И все, что было век назад, очень похоже на то, что происходит в наши дни.
Великий русский и советский композитор Сергей Сергеевич Прокофьев пережил эпидемию “Испанки” в Нью-Йорке, о чём он поведал своему дневнику 1918-1919 годов. Нижн мы привели выдержки из дневника С.С. Прокофиева, касающиеся смертельной эпидемии “Испанского грипа” в Нью-Йорке.
(20 сентября) 3 октября 1918 г.
Совершенную панику нагнала на меня испанская инфлюенция. До сих пор она для меня звучала как-то анекдотически с её состоянием «прострации», хотя я о ней слышал ещё в Японии. Но сегодня в газетах — тысяча случаев в день в одном Нью-Йорке с 5-процентным смертным исходом. В Нью-Йорке ещё благодать, а в других городах повальная эпидемия. Разлететься из Большевизии в Нью-Йорк и скончаться от испанской инфлюенции! Какой сарказм! Говорят, если сразу лечь в постель и пролежать неделю, тогда ничего, и главное, не будет воспаления лёгких, от которого большинство смертных исходов.
(29 сентября) 12 октября 1918 г.
Продолжил «Вальс». Из Danz’ы ничего не выходит. Я хочу во чтобы то ни стало доканать этот опус.
Инфлюенция достигла четырёх с половиной тысяч в день. Побаиваюсь. Купил пульверизатор для носа и сосновое масло.
(1)14 октября 1918 г.
Был по приглашению Фишера для переговоров о цене за «Сказки». Я назначил тысячу долларов. Фишер не моргнул и сказал, что даст ответ. Ответ пришёл вечером — не может
Был у Сталя. Он кашляет как сумасшедший, но говорит, что температура нормальная и доктор сказал, что инфлюенции нет. Я нюхал камфору, чтобы дезинфицировать нос. Утром он ходил к своему портному — ночью умер от инфлюенции. Он к другому — и тот.
(2)15 октября 1918 г.
Сталь лежит — инфлюенция. Я боюсь, что заразил меня.
Владимир Николаевич возмутился, что я живу с пятнадцатью долларами и вручил сто пятьдесят, сказав, чтобы в любую минуту я рассчитывал на него. Нежен необычайно. Вообще Америка его сильно изменила. Вечером в «Метрополитен» на первом симфоническом концерте сезона (французский оркестр и французская программа; играли хуже, чем у нас). Желание как можно скорее выступить самому. Но увы, декабрь! Декабрь!
(3)16 октября 1918 г.
Так и есть: температура 98,6°F, т.е. по-нашему 37°— немного повышенная. Кашель и болят ноги. Сидел дома. Если это инфлюенция, то ничего не поделаешь, надо терпеливо переболеть. Поэтому отношусь философски.
Кончил «Гавот».
К вечеру температура нормальная.
(4)17 октября 1918 г.
Утром чувствовал себя хорошо. Не инфлюенция.
Звонил В.Н. Сообщал, что у него запросили про Б.Н. Неужели Б.Н. приезжает в Америку? Вот радость-то! Я был в таком бурном восторге, в котором случилось быть лишь в Японии, при получении американской визы. Я понял, как, в сущности, я наголодался по настоящим людям и, в частности, – по моим друзьям.
Но увы, никакого Б.Н., просто телеграмма В.Н. из Омска.
(5)18 октября
Сегодня опять повышенная температура и ужасный насморк. Сижу дома и промываю нос.
Кончил Danz’y. Немного скучно — нет предпочтения.
Звонил Обольскому, проектируя с ним эскападу.
У Сталя кризис: 104° по Фаренгейту. Вообще Фаренгейт в своих огромных числах очень импозантен.
В городе инфлюенция слабее.
Навещали Mme Больм и Mme Шиндлер.
(6)19 октября
Целый день плачу. Насморк ударился в глаза. Нельзя даже читать. Но к вечеру лучше, температура нормальная, и я поехал в Carnegie Hall участвовать в русском концерте для американского заёма.
Что делается с этим заёмом, уму непостижимо. О нём только и орут вот уже две недели. Да и шутка ли дело навязать публике шесть с половиной биллионов долларов ! Мне многие говорили, что я делаю огромную ошибку, выступая на этом концерте в первый раз, и таким образом порчу мой первый дебют. Но отказаться от игры для заёма было нельзя. Я сам относился к этому выступлению в высшей степени равнодушно. На моё счастье концерт затянулся ввиду долгой продажи займа и последнее отделение, в котором был я, отменили. Таким образом, вышло самое лучшее: я был объявлен, но не выступил. Зато русские отличились и в этот вечер собрали двадцать три миллиона. Карузо, Мак-Кормик и Эльман собрали четыре.
(7) 20 октября
Стремился выходить поменьше и целый день писал «Двух маркизов», которые пришли в голову вчера. Написал всё в один день. Это весьма скоропалительно. Зато устал до одури.
(8)21 октября
Простился с моей 109-й улицей и переехал в Hotel Wellington, лежащий довольно центрально. Отель спокойный, публика живёт помесячно, позволяют играть на фортепиано и вообще здесь довольно много артистов. У меня две хороших комнаты с ванной и двумя шкапными комнатами, в которых удобно прятать чужих жён, если будут ломиться разъярённые мужья. Но увы, пока романтическая сторона хромает.
От насморков и опасения, что инфлюенция, выздоровел.
(9) 22 октября
Надо организовывать концерт-соло. А то ждать моих декабрьских выступлений – сущая тоска. Всего, ведь, пятьсот долларов надо. Их достать легко. Говорил об этом с Адамсом. Он ко мне очень мил, но к концерту равнодушен. «Если вы достанете деньги, давайте устраивать», – сказал он без особого одушевления. Обедал с Обольским. Поручил ему узнать, какие тут можно развить похождения романтического оттенка. А то с этой Америкой чистая беда!
(10)23 октября 1918 г.
Инфлюенция не уменьшается: вертится до четырёх-пяти тысяч в день и на восьмиста покойниках. Есть случаи скоротечного характера: в двенадцать часов готово дело. Крест. Говорят, это разновидность лёгочной чумы. Нечего сказать, приятное развлечение!
Хотя у меня впечатление, что, приболев несколько дней назад, я перенёс параинфлюенцию, и теперь, возможно, застрахован от настоящей.
(16) 29 октября
В Бруклинском музее вернисаж выставки Анисфельда и небольшой концерт из русской музыки. Я играл «Токкату», «Прелюдию», «Гавот» (D)18 и «Скерцо» из 2-й Сонаты, затем Больм танцевал «Мимолётности», первую из них очень забавно. Это вроде моего первого дебюта в Нью-Йорке, но не совсем, так как публика только по приглашениям и в небольшом числе, человек двести. Публика довольно избранная и перед ней приятно было играть. Принимали очень хорошо и даже горячо. После концерта публика проследовала в картинный зал, где было весело и шумно и где, как обыкновенно на вернисажах, на картины смотрели меньше всего. Меня перезнакомили с массою дам и джентльменов, из которых я не запомнил ни одного. На меня обращали много внимания. Это было сначала стеснительно, а потом приятно.
(22 октября) 4 ноября
Получил четыреста пятьдесят от Вышнеградского и вручил Адамсу. Скоро будет объявлен. Занимаюсь старательно. Вышнеградский даже не хотел брать расписки, но я настоял. Инфлюенция, слава Богу, уходит из Нью-Йорка.
(13) 26 ноября
Учу концерт. Выучил наизусть «Бабушкины сказки». Я доволен, что написал их. Капабланка таскал меня вместе со своим приятелем к каким-то кокоткам широкого размаха. Просто посмотреть и выпить чашку чая. Эти дамы были просто никуда негодны. Вечером у Шиндлера встретил Лебедева, бывшего морского министра при Керенском. Безумно нервный человек лет тридцати пяти, очень увлекающийся музыкой. Он отбил у большевиков Казань и вывез оттуда пятьсот миллионов русского золота для правительства в Омске. Я спросил, вешал ли он, когда занял Казань. Он ответил:
– Расстрелял двести.
И когда я воскликнул: «Двести?!», – прибавил:
– Мерзавцев! – и пошёл просить Шиндлера сыграть что-нибудь Калинникова.
Любит нежное. Анисфельд воскликнул: «Ну его к чёрту» и ушёл в другую комнату.
(17) 30 декабря
Сегодня порядочный кусок. Кончил ушедшими Трагиками. Днём ходил за покупками, купил себе цилиндр взамен сбитого во время мирной демонстрации. Вечер провёл у Башкирова. По-видимому, союзники скоро займут Петроград. Воображаю радость голодной, запуганной, наполовину казнённой интеллигенции! И неужели в самом деле к лету можно будет просто сесть в поезд и поехать по Европе в Петроград?
(С.Прокофьев «Дневник. Часть 1. 1907-1918»)
28 января 1919 г.
Инфлюенция ещё не стихла и триста случаев отмечаются каждый день. А сегодня ужасная пневмония в одни сутки скрутила бедную Mme Шиндлер, милую, здоровую, красивую женщину. Шиндлер убит, Больмы в слезах. Я очень им сочувствую, но не показываюсь к ним — боюсь заразы.
30 января
Похороны Мmе Шиндлер, американские: быстрым темпом в автомобиле через весь город в крематорий. Я всегда возмущался, глядя на эту сумасшедшую скачку с гробом. Но сегодня мне показалось: а не лучше ли так – скорее, проще и меньшетянут за нервы. И всё же в нашей процессии есть какая-то значительность отношения к событию, а здесь простой business7 – отвязаться в кратчайший срок.
На это американцы возражают: сама процессия, как нечто внешнее онеискренности отношения.
24 февраля
Так как человек, который приходит убирать мою квартиру, заболел испанской инфлюенцией, то сегодня убирала её хозяйка. Она подобрала шпильки, которые растеряла Дагмара (7 штук) и с холодным укором разложила их шеренгой на белом мраморе камина. Каждая шпилька колола меня за возмутительное поведение. Я сначала ахнул, потом покраснел, а потом мне было очень весело.
5 апреля
Скарлатина.
6 апреля – 6 июня
Собирался отправиться на два-три концерта в небольшой город, когда заболел. Концерты отменили. Думал, что испанская инфлюенция, и страшно испугался. Через Больмов была вызвана доктор Анна Ингерман. Вскоре выяснилось, что скарлатина, – я даже рад. что не инфлюенция. По законам Нью-Йорка меня должны были увезти куда-то в заразную больницу за город, но Ингерман как-то меня отстояла. На двери была прикреплена записка, что я заразный больной, и ко мне была приставлена сестра. После первого кризиса стало легче, но затем второй кризис с ревматизмом в руках и плечах, нарывами (один в горле, едва не задушивший меня). Настроение сначала было не такое плохое, много писем, на которые отвечал телеграммами, диктуя их через сестру и телефон, дабы избежать распространения заразы.
Пытался по секрету от доктора продолжать либретто, пряча его под подушку. Но сдал во время кризиса и тогда настроение сделалось подавленным. Однако разрез нарывов и антидифтеритная сыворотка разрешили благополучно кризис и температура покинула 40 и 40.5. Много цветов, так как думали, что я умираю. Особенно замечательны были розы от Стеллы, огромные, на длинных стеблях. Когда не хватило денег – дат В.Башкнров. В начале мая наступило поправление. Когда в первый раз встал, ноги отказались служить и я едва не упал. Событием было, когда в первый раз разрешили побриться, а то вид был ужасный.
«Апельсины» были прерваны в начале второй картины третьего акта на беготне первых скрипок в том месте, где Принц и Труффальдино крадутся к апельсинам, когда Ингерман первый раз разрешила сесть к роялю, то стало работаться так легко, что я в один присест написал почти всю сцену с Кухаркой. Но температура повысилась и рояль был опять запрещён. В один прекрасный солнечный день мне разрешили выйти на улицу. Я первым делом послал огромную корзину цветов Ингерманам. Лечили меня муж и жена: она – специалист по общим болезням, он – по носу и горлу. Она считает, что спасла мне жизнь, а он – что спас меня от глухоты, ибо скарлатина в одном из своих поворотов едва не пала мне на уши – покраснели барабанные перепонки. Весеннее выздоровление было необычайно приятно, хотя ещё не все тени ушли от пережитой болезни.
7 июня
Сегодня хороший день, чтобы возобновить мой дневник: сегодня я кончил «Три апельсина». Когда я нервил со всеми моими болезнями, то я очень боялся, что помру, не кончив музыки. Однако сегодня, когда я кончил, настроение не было особенно радостным (как, например, после окончания второго акта): омрачало дело вчерашнее расставание со Стеллой. Поэтому старался не оставаться один: днём играл в бридж у Самойленко, а вечером был с ними и Больмами в театре, Конечно, со Стеллой ушло много нежных иллюзий.
24 июля
Сегодня конец больницы. И утром письмо от Стеллы. Я почти не обрадовался. Я был готов, что оно будет отрицательным. По обыкновению написано неразборчиво и мне понадобилось много трудов, чтобы добраться до сути. Однако Стелла была мила и очаровательна и сегодня в шесть часов назначила встречу в Savoy. Я расцвёл.
Последним событием в больнице была операция аппендицита, на которую взял меня один из докторов. Мы сидели на балконе в превосходном белом операционном зале, а внизу на столе, укутанный во фланель, лежал пациент. Открыта была лишь небольшая часть живота, где резали, густо вымазанная йодом. Хирург стоял с одной стороны, ассистент с другой, зажимая жилы, когда они начинали кровоточить. Ещё двое стояли рядом, подавая ножи, тампоны, нитки, пятый человек, «усыпитель», обнимал голову, держа палец на виске, на пульсирующей артерии, и давая пациенту дышать эфир. Больной дышал часто и с глухим шумом, которому помогал мешок, в который он дышал и который всё время раздувался и сжимался. Живот от частого дыхания быстро поднимался и опускался, и это, на мой взгляд, очень мешало работе. Операция протекала молча, быстрыми движениями. Иногда силою внутреннего давления кишки выскакивали из разреза, тогда их бесцеремонно запихивали обратно. Слепая кишка была найдена, перетянута ниткой и отрезана. И вовремя. Она была в ужасном состоянии и, опоздай операцией на день, могло быть прободение. Больного начали зашивать. С этим я покинул операционную, а затем и больницу. И как приятно было ехать в автомобиле по улицам. Ещё предстояло недели четыре перевязывать мою рану, но она не болела и не мешала.
В шесть часов я явился в Savoy. Я решил быть очень сдержанным со Стеллой. Она появилась сейчас же, тонкая, высокая и очень хорошенькая. Она была очень оживлена, очень рада меня видеть и говорила гораздо больше меня. Нашла, что я выгляжу неприлично хорошо для человека, выходящего из больницы. Она вчера должна была уехать из города, но осталась для меня. Мы обедали. Я спросил её, не смогу ли я в следующий приезд взять её с собой на пароходе в West End. Она ответила: нет. Но тут же выяснилось, что рядом с West End – Asbury Park, там её родственники, туда она отправится на днях и оттуда позвонит.
Итак, возвращаясь довольный в мой West End, я думал, что всё хорошо: операция с плеч и Стелла вернулась. Конечно, старые мечты на близость с ней улетели, но Стелла мила и видя, как я сдержан, не бежит от меня. И я ужасно рад, что буду видеть её.__
Заключение
Эпидемию “Испанки” Сергей Сергеевич Прокофьев пережил и скончался почти 35 лет спустя от гипертонического криза. Это произошло в Москве, 5 марта 1953 года. Так как это был день смерти Сталина, его кончина осталась почти незамеченной, а близкие и коллеги композитора столкнулись в организации похорон с большими трудностями. Прокофьев похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище.
